А взрослеет человек,  Док,  пока шкура еще болит в тот момент, когда на ней рисуют рану. Не шрам - а это вот, свеженькое, кровоточащее. Когда он не обращает внимания на зажившие отметины, а сосредоточен на вновь причиняемых. И долго чувствует, как это оно заживает.  А как заживет - так его и отпустит.

А стареет человек, Док, тогда, когда  не новые, а старые шрамы начинают петь ему историю его жизни - тягуче так выводить и пульсировать напоминаниями. Беспредметно совсем - воспоминания уж давно отдельно, да по пыльным шкафчикам, а эта специальная ноющая боль всегда тут и сама по себе.  Каждый ноет в своем месте, но одинаково. И все ноют об одном  - считай, сколько свободного пространства еще осталось на твоей шкуре.  В этом и соль, Док - не сколько шрамов ты получил и какие, да при каких героических обстоятельствах, а сколько места еще осталось. 

Вот когда человек, наконец,  проводит инвентаризацию нетравмированных кусков и осознает, сколь мизерные территории они теперь занимают. Когда он осознает, сколько его было и с какой скоростью и легкостью это исчезло  в уродливых наростах рубцовой ткани. Когда он с предупреждающим сожалением начинает смотреть на оставшееся и слышит непременное обещание в приступах ноющей боли в уже украшенных местах. Причем приступах, возникающих именно в те моменты, когда свинцовая моросящая серость начинает прорываться сияющей голубизной. Старые шрамы всегда начинают ныть к перемене погоды, и сильнее всего - с плохой на хорошую. 
 Вот тогда....